От автора сайта. Настоящая автобиография была сохранена для потомков многолетним другом Ганемана и его семьи школьным директором Францем Альбрехтом и впервые увидела свет в его книге под названием "Христиан Самуэль Ганеман. Биографический памятник, созданный на основе документов, принадлежащих его семье, и писем его друзей", изданной в Лейпциге в 1851 году. Автобиография была написана Ганеманом в 1791 году, т. е. всего год спустя после знаменитого опыта с корой хинного дерева, которому суждено будет сыграть переломную роль в жизни Ганемана. Предлагаю посетителям сайта мой перевод.

Я родился 10 апреля 1755 года во владениях курфюрста Саксонии, одном из прекраснейших мест Германии. Возможно, это внесло свой вклад в мое преклонение перед красотами природы по мере моего взросления.

Мой отец, Христиан Готфрид Ганеман, вместе с моей матерью Иоганной Христианой, в девичестве Шписс, научили меня чтению и письму в процессе игры. Мой отец умер 4 года назад. Не будучи глубоко сведущим в науках — он был художником на городском фарфоровом заводе и автором небольшого трактата об акварельной живописи — он подыскал для себя самые лучшие представления о том, что хорошо для человека и достойно его. Эти идеи он привил мне. "Жить и работать без хвастовства и внешнего лоска" было его главным правилом поведения, впечатлявшим меня более тем, как он следовал ему, нежели словами. Нередко отец появлялся там, где должно было быть сделано доброе дело, оставаясь при этом незамеченным. Разве не должен был я поступать так же? В своих поступках он различал столь деликатную грань между высоким и низким, он так тонко чувствовал ее, что заслуживает всяческих похвал. И в этом он был моим учителем. Его мысли об основах мироздания, человеческом достоинстве и высоком предназначении человечества полностью соответствовали тому образу жизни, который он вел. Это было фундаментом моего обучения морали.

Что же касается того мира, что был вне моей семьи, то я провел несколько лет в городской школе Мейсена, а в возрасте около шестнадцати лет я поступил в Княжескую школу того же города. Ничего особенного о себе я здесь сказать не могу, за исключением того, что ректор школы магистр Мюллер любил меня словно своего родного сына. Он был моим учителем древних языков и немецкой литературы. Он жив, и весь мир, и я глубоко признательны ему, ибо в честности и трудолюбии мало кто мог сравниться с ним. Он предоставил мне полную свободу в учении, за что я ему и по сей день очень благодарен, и что сыграло важную роль в моем дальнейшем образовании.

Когда мне было двенадцать лет, он поручил мне преподавать основы греческого языка. Он благожелательно слушал меня в то время, когда я давал частные уроки пансионерам в его школе, и критически комментировал древних авторов, нередко предпочитая мою точку зрения своей собственной. Одному лишь мне (поскольку я часто был нездоров от переутомления, вызванного интенсивными занятиями) было позволено читать на уроках иностранные книги и не присутствовать на занятиях, которые мне не нравились, отказываться от выполнения упражнений в письме и от переписывания из чужих тетрадей. Я мог обратиться к нему в любое время суток. Во многих отношениях он часто отдавал мне предпочтение перед другими учениками, и, что странно, все мои соученики любили меня. Все это вместе взятое говорит об очень многом, особенно учитывая, что речь идет о Княжеской школе.

Мой отец вовсе не желал, чтобы я учился. Он постоянно забирал меня из городской школы более чем на год, чтобы я мог заняться чем-то более соответствующим его доходам. Мои учителя отказались от оплаты в течение последних восьми лет; они умоляли его оставить меня в покое, чтобы я мог следовать своему желанию учиться. Отец уступил им, но сверх того сделать для меня ничего не мог.

На пасху 1775 года мне было позволено покинуть дом и отправиться в Лейпциг с двадцатью талерами в кармане. Это были последние деньги, полученные мною от отца. У него были другие дети, которые должны были получить образование за счет его скудного заработка. Этого вполне достаточно, чтобы оправдать лучшего из отцов.

Преподаванием немецкого и французского богатому молодому греку из Ясс в Молдавии, а также переводами с английского, я добывал себе средства к существованию. Я намеревался покинуть Лейпциг после двухгодичного пребывания.

Могу засвидетельствовать, что и в Лейпциге я следовал принципу моего отца "Никогда не быть пассивным слушателем или учеником". И здесь я не забывал заботиться физическими упражнениями и свежим воздухом о той самой силе и энергии тела, которая одна лишь способна противостоять нагрузке умственных упражнений.

В Лейпциге я присутствовал только на тех лекциях, которые считал полезными, несмотря на то, что горный советник Пёрнер из Мейсена любезно обеспечил меня свободным доступом на лекции всех профессоров медицины. Все время я учился частным образом, постоянно читая лучшее из доступного, и лишь столько, сколько я мог усвоить.

Желание заняться практической стороной медицины, неосуществимое в Лейпциге из-за отсутствия соответствующих учреждений, побудило меня за свой счет отправиться в Вену.

Подлое мошенничество, жертвой которого я стал, лишило меня всех моих сбережений, накопленных в Лейпциге (раскаяние требует примирения, и я умолчу об имени и обстоятельствах), и заставило покинуть Вену после девятимесячного пребывания в ней. В моем распоряжении находилось в тот момент 68 флоринов и 12 крейцеров. Своим врачебным чутьем я обязан госпиталю Братьев милосердия в Леопольдштадте и, скорее, великому практическому гению доктора фон Кварина, лейб-медика княжеской семьи. Я располагал его дружбой и даже, осмелюсь сказать, любовью. В то время я был единственным, кому он дозволял сопровождать себя к своим частным пациентам. Он приметил меня, любил и обучал так, словно я как минимум был одним из его лучших учеников в Вене, при этом не рассчитывая ни на какое вознаграждение с моей стороны. Последние мои гроши должны были вот-вот исчезнуть, когда губернатор Трансильвании барон Брукенталь пригласил меня на великодушных условиях перебраться в Германштадт и занять пост его семейного врача и смотрителя его великолепной библиотеки.

Так у меня появилась возможность изучить несколько необходимых мне языков и приобрести знания в тех областях, в которых их у меня не хватало. Я привел в порядок его бесподобную коллекцию древних монет и составил ее каталог. То же я проделал и с его библиотекой. В течение года и девяти месяцев я практиковал медицину в этом густонаселенном городе, а затем неохотно покинул этих благородных людей, дабы получить в Эрлангене титул доктора медицины, на который имел право благодаря своим знаниям. За оказанные мне услуги и науку я обязан тайному советнику Делиусу и советникам Айзенфламму, Шреберу и Вендту. Надворный советник Шребер помог мне восполнить недостатки моего обучения ботанике. 10-го августа 1779 года я защитил диссертацию и получил титул доктора медицины.

Страстная любовь швейцарца к его суровым Альпам не может быть сильнее любви саксонца к своей Родине. Я вернулся к ней, чтобы начать свою карьеру в маленьком шахтерском городке Хетштедте в Мансфильде. Ни умственное, ни физическое развитие оказались в нем невозможными, и я, проведя там девять месяцев, весной 1781 года отправился в Дессау. Там я нашел более подходящее окружение и больше возможностей добывать знания. Часы досуга я заполнял изучением химии, и это, вкупе с небольшими путешествиями для изучения горного дела и металлургии, позволили ликвидировать мои пробелы в образовании в этих областях.

В конце 1781 года я получил назначение на скромный пост городского врача в Гоммерне близ Магдебурга. Проведя там два года и девять месяцев, я оставил его ради солидной зарплаты и более подходящей мне работы. Ни один врач никогда не принимал в этом городе, и местное население не видело во врачах необходимости. Но там я впервые начал наслаждаться бесхитростными прелестями семейной жизни с моей спутницей жизни Генриеттой Кюхлер, приемной дочерью аптекаря Гезелера из Дессау.

Следующей моей остановкой был Дрезден, где я был на второстепенных ролях, главным образом потому что сам не хотел быть на первых. Но и там у меня не было недостатка ни в друзьях, ни в возможности учиться. Покойный городской врач д-р Вагнер, сам прекрасный образец кристальной честности, почтил меня своей близкой дружбой, продемонстрировал мне исполнение обязанностей врача в области судебной медицины (в той области, в которой он был большим мастером) и с согласия городского совета на целый год, пока был болен, передал мне все свою работу в больницах — обширное поле деятельности для любителя филантропии. Суперинтендант Княжеской библиотеки надворный советник Аделунг привязался ко мне, и вместе с библиотекарем г-ном Дассдорфом во многом способствовал тому, чтобы мое пребывание в Дрездене было интересным и приятным. Четыре года там, в окружении семьи, пролетели для меня быстрее, чем для неожиданного наследника крупного состояния, и на Михайлов день 1789 года я переехал в Лейпциг, чтобы быть ближе к науке. Здесь я смиренно жду, каким образом Провидение распорядится моей судьбой и каждым из моих дней.

Четыре дочери, сын и жена оживляют мое существование. В 1791 году Лейпцигское экономическое общество и 2 августа того же года Академия Майнца выбрали меня своим членом.

Лейпциг, 30 августа 1791 года